Тест по философии науки и техники: 6. тест по философии науки и техники

12 вопросы

См. предварительный просмотр

• 1. Множественный выбор

  15 минут

  1 балл

  Научный метод используется в повседневной жизни получать/получать информацию.

  Верно

  Ложно

• 2. Множественный выбор

  30 секунд

  1 балл

  Всегда ли можно проводить эксперименты для сбора данных?

  Да

  Нет, потому что они всегда слишком дороги

  Нет, потому что могут быть повреждены живые существа

• 3. Множественный выбор

  30 секунд

  90 004 1 pt

  Каковы цели наука?
  

  Расскажите обществу, что чувствовать и думать

  Дать естественное объяснение событий в мире природы

  Объяснить религию и философию

• 4. Множественный выбор

  30 секунд

  1 балл 900 03

  Почему экспертная оценка важна?
  

  Ученые должны быть заняты, чтобы делать свою работу наилучшим образом.

  Публикация рецензируемых статей в научных журналах позволяет исследователям обмениваться идеями, а также проверять и оценивать работу друг друга.
  

  Ученые не проводят экспертную оценку.

  Они хотят убедиться, что правы только они.

• 5. Множественный выбор

  30 секунд

  1 балл

  Ученые становятся скептиками через: A. Ставя под сомнение существующие идеи и гипотезы B. Отказываясь принимать объяснения без доказательств C. С вопросительным и сомнительным отношением .

  Только A

  Только B

  C и A

  A, B и C

• 6. Множественный выбор

  30 секунд

  1 балл

  Ученые, не согласные с гипотезами, разрабатывают эксперименты для их проверки .

• 7. Множественный выбор

  30 секунд

  1 балл

  Какие научные взгляды помогают генерировать новые идеи?
  

  Любопытство, скептицизм, непредубежденность и креативность помогают ученым генерировать новые идеи.
  

  Гнев, разочарование и любопытство помогают генерировать новые идеи.

  Никто не знает, какие установки порождают новые идеи.

  Только творчество помогает ученым генерировать новые идеи.

• 8. Множественный выбор

  30 секунд

  1 балл

  Что является примером количественных данных?

  Мальчик много отжимался

  У мальчика светлые волосы.

  Мальчик весит 140 фунтов.

  У мальчика зеленые глаза.

• 9. Множественный выбор

  30 секунд

  1 балл

  Какой пример качественных данных?

  У девушки каштановые волосы.

  Волосы девушки 50 сантиметров в длину.

  Рост девушки 95 сантиметров.

  Девушка весит 140 фунтов

• 10. Множественный выбор

  30 секунд

  1 pt

  Ученые должны оставаться непредубежденными, что означает, что они готовы принимать различные идеи, которые могут не согласовываться с их гипотезой.
  

  Правда

  Ложь

• 11. Множественный выбор

  30 секунд

  1 точка

  Честный и достоверный эксперимент содержит:

  независимую переменную

  зависимую переменную

  контролируемые переменные (контроли )

  Все вышеперечисленное

• 12. Множественный выбор

  30 секунд

  1 балл

  Как можно гарантировать объективность эксперимента sed и действительный?

  экспертная оценка

  несколько графиков

  несколько испытаний, экспертная оценка, независимые и зависимые переменные

  отправить ссылку на выпуск новостей

• Экспонировать все вопросы с помощью бесплатной учетной записи

  Уже есть учетная запись?

Философия науки и техники Исследования | Отзывы | Notre Dame Philosophical Reviews

Фуллер начинает с заявления о том, что «трудно написать книгу о философии в такой области, которая столь решительно неуважительно относится к академической философии, как исследования в области науки и техники» (ix). Это правда, что основатели новой социологии науки, такие как Дэвид Блур и Гарри Коллинз в 1970-х и 80-х годах, явно развивали свои собственные идеи, прямо противоречащие взглядам некоторых философов, в частности доктрине Поппера о фальсифицируемости. Но эти социологи также приняли философские идеи, подходящие для их целей: несоизмеримость, развитая Куном и Фейерабендом, и неопределенность теории Куайна наблюдением. Использование таких философских идей социологами науки хорошо задокументировано Джоном Заммито (2004). Как автор книги о Куне (2000), Фуллер, конечно, обсуждает влияние Куна на СС, но, как человек, «следящий [с] за развитием СС с большой высоты» (30), он не связывает влияет на конкретных членов сообщества СС. Что он в основном делает, так это рассматривает аспекты этих двух областей в социокультурных терминах, вдохновленных его участием в подходах к «общественному пониманию науки» и «научных войн», а также его собственным «проектом социальная эпистемология» (5). Его идея того, что он называет «вечной философией», применительно к СС — это вопрос: Что такое жизнь в СС? «как призвание, которое также является средством социальных преобразований» (5). Как бы трудно ни было писать эту книгу, ее еще труднее рецензировать. Те, кто знаком с несколькими работами Фуллера, знают, насколько широко Он легко скользит от Платона к Конту, к логическому позитивизму или от Французской революции к Первой мировой войне. … Решив, что тематически рассматривать эту книгу не в моих силах, я буду продвигаться вперед глава за главой, концентрируясь лишь на нескольких идеях или проблемах в каждой.0003

Концепция науки Фуллера представлена ​​уже на второй странице «Введения». в глобальном масштабе со значительными материальными ресурсами. Другим является согласованные политические усилия по применению результатов научных исследований во всех аспектах жизни общества. Наконец, это контроль, который ученые продолжают осуществлять над тем, как рассказывается их история. Прошлые отклонения и неудачи остаются в значительной степени скрытыми , в результате чего создается ретушированная картина «прогресса», в противном случае отсутствующая в человеческих делах. 0003

В этом списке отсутствует то, что большинство людей назвало бы «успехом» науки. Я подозреваю, что Фуллер считает то, что другие называют «успехом», чем-то вроде «прогресса», продуктом действия его «трех столпов». Фуллер действительно является социальным конструктивистом в отношении науки, но с важными оговорками, которые появляются на протяжении всей книги.

В главе II «Социология знания: философский фон для СТС» Фуллер утверждает, что под влиянием как Куна, так и антропологии, СТС разработала «социологию науки, которая не является социологией знания» (28). -30). Знание для Фуллера имеет нормативное измерение, которого, по его мнению, не хватает в СС, что дает основания для обвинений в «релятивизме», которые являются основным элементом критики СС. Но для Фуллера все не так просто. По согласованию с Яном Хакингом (1999), Фуллер различает «опровержение» и «разоблачение» (18-21). Релятивист пытается опровергнуть претензии ученых на объективное знание. Ученые правильно видят в этом угрозу легитимности своих утверждений. Конструктивист, с другой стороны, только пытается продемонстрировать социальные и риторические стратегии, которые ученые используют для подтверждения своих претензий на объективное знание. Таким образом, утверждения ученых скорее разоблачаются, чем опровергаются. Ученые все еще могут претендовать на объективное знание, хотя объективность знания имеет другой источник, чем признает большинство ученых. Но принижается эпистемологический статус ученых. По Фуллеру, «социальная эпистемология науки должна задаться вопросом, как наука должна быть легитимирована после того, как социальные конструктивистские теории получили широкое признание. Может ли наука, как и религия, выжить в демистифицированной форме» (37)? Я бы сказал «да», но демистификация не должна заходить так далеко, как разоблачение.

Резюме Фуллера главы III «Философия в, вне и за пределами научной области» начинается с утверждения, что «СТС не только определяет себя в оппозиции к философии, но также требует философии, которую она может назвать своей собственной» (45). ). Он сетует на «крах философии науки как нормативного предприятия» (45). Философы науки, утверждает он, стали «младшими работниками», играя Локка в современной науке. Он особенно критически относится к попыткам историзации и натурализации философии науки. Здесь он критикует попытку Ларри Лаудана «проверить» методологические заявления философов на исторических и современных примерах (Донован, Лаудан и Лаудан 19).88) Его суровый вывод состоит в том, что

Лаудан невольно довел до абсурда то, что происходит, когда философы отказываются от своей привилегии второго порядка в определении природы науки, чтобы конкурировать с теми, кто изучает науку эмпирически: они сводятся к банальностям. (47)

 Но Лаудан может оказаться слишком легкой мишенью. Интересно, что бы он сказал о «когнитивных исследованиях науки», представленных, например, Нэнси Нерсесян (2002) в США и Дэвидом Гудингом (19).90) в Великобритании. Здесь цель состоит не в том, чтобы поддержать банальные методологические утверждения, а в том, чтобы, опираясь на работы в области когнитивных наук, исследовать когнитивные механизмы, используемые учеными при создании и проверке научных концепций.

Фуллер еще более критически относится к роли STS в качестве подсобного рабочего, сосредоточив внимание на Бруно Латуре и теории акторно-сетевой теории, хотя он считает, что работа над (не)реплицированием в науке «необходимо воспринимать всерьез как нормативную проблему, поскольку это одна из главных причин, почему люди, не являющиеся учеными, считают, что наука дает высшую форму знания» (58). Фуллер также критически относится к концепции STS о «технонауке». Он видит концепцию ученых о науке как автономной и чистой во время холодной войны (хотя Министерство обороны было основным спонсором научных исследований в США), отраженную в позитивистской философии науки. Точно так же он считает концепцию технонауки STS особенно хорошо адаптированной к периоду после холодной войны, когда большая часть финансирования науки поступает от корпораций, а сами ученые гораздо более комфортно чувствуют себя в более тесной связи между наукой и технологиями. Напротив, Фуллер хвалит шведского исследователя STS, который выявил методологические недостатки в исследованиях синдрома дефицита внимания и задокументировал влияние фармацевтических компаний, которые финансировали большую часть исследования. Шумиха в шведской прессе привела к тому, что Национальный совет Швеции по социальному здравоохранению отменил план по назначению нового лекарства от гиперактивности тысячам детей. Фуллер сетует на тот факт, что такие действия исследователя СС не получили особого признания со стороны истеблишмента СС в США, Великобритании или Франции.

Глава IV «Постмодернистский позитивизм: СС под другим именем?» преследует две основные цели. Одна из них — рассмотреть историю позитивизма как

первого социального и интеллектуального движения, пытавшегося извлечь уроки из ошибок проекта Просвещения, который завершился, во-первых, террором после Французской революции 1789 года, а во-вторых, иррационализмом Веймарской республики после поражения Германии в Первой мировой войне. (79)

Вторая цель главы — «показать, СС можно рассматривать как постмодернистскую версию позитивизма, особенно обновившую представление о «науке» как о социальном ресурсе, доступном не только для членов с визитной карточкой в ​​конкретных научных дисциплинах» (79). ).

Фуллер видит параллели между Платоном и позитивизмом, хотя и признает, что эта параллель поднимает некоторые «деликатные вопросы». власть текла вниз от царя-философа в кастовой социальной структуре, позитивисты предвидели, что все человечество может пройти (с переменной скоростью) через последовательность стадий — теологическую, метафизическую и научную… рецепт превращения платонизма в позитивизм. Он исходит из изоляции области исследования от случайностей, окружающих его проявления, с тем, чтобы можно было понять его сущностную природу… Историю позитивизма можно четко схватить как гегелевскую диалектику, три момента которые воплощены в трудах Огюста Конта (тезис), Эрнста Маха (антитезис) и Венского кружка (синтез).0003

Это все новости для кого-то вроде меня, кто всегда думал, что Просвещение выросло из научной революции 17-го века и что позитивизм был продолжением мысли Просвещения, распространившейся на 20-й век. Это явно противоречит выводу Фуллера о том, что «Просвещение и позитивизм тянутся в совершенно разных направлениях» (113). Но тогда я, как и Фуллер, не историк.

Общность, которую Фуллер находит между позитивизмом после Второй мировой войны и СС, заключается в следующем. Позитивисты представляли науку состоящей из специальностей, изолированных от остального общества. И они считали себя специалистами, также изолированными от остального общества. Как отмечает Фуллер, представление Куна о нормальной науке, основанной на парадигмах, в этом отношении похоже на позитивизм. Конечно, отличительной чертой исследований СС является то, что наука рассматривается как тесно связанная с обществом и подверженная всевозможным социальным и политическим влияниям. Но Фуллер считает, что само современное исследование STS аналогично действует как специальность, основанная на парадигме, парадигмой, которая теперь является акторно-сетевой теорией. Вторая половина главы посвящена непрекращающимся «научным войнам», которые Фуллер рассматривает как прискорбный конфликт внутри академии, который в основном служит интересам тех, кто не доверяет ученым и часто их очерняет.

Ближе к концу главы V «Вновь чарующая наука: за пределами пуритан и гностиков» Фуллер пишет: искажает дух, который мотивировал проведение научного исследования, воплощенного в «научности», повторяющейся, но подавляемой теме в истории науки. (152)

Необходимы некоторые пояснения. О «сциентизме» Фуллер пишет: «В своей простейшей форме [сциентизм] есть учение о том, что наука может обосновать ценностные обязательства» (122). Огюст Конт и Герберт Спенсер являются одними из его главных примеров сциентистских мыслителей. Фактически, для Фуллера Конт и Спенсер представляли собой «гностический сциентизм», который во имя науки ниспровергал бы общественный порядок. Фуллер противопоставляет гностический сциентизм «научному пуританству», позиции, которой придерживаются многие ученые, такие как Алан Сокал и Стивен Вайнберг, активно участвовавшие в научных войнах, а также философы и философы науки, такие как Сьюзан Хаак и Эллиот Собер. Научные пуритане утверждают «внутреннюю ценность технического мастерства и необходимость самоограничения в его применении» (116). Научные пуритане, таким образом, поддерживают различие между научными фактами и социальными ценностями и не желают вмешиваться или вводить свою науку в вопросы, связанные с ценностями, за исключением, конечно, ценности занятия наукой. «По сути, — пишет Фуллер, — гностицизм — это пуританство, доведенное до его логической крайности» (128). Но отличия существенные. Для научных пуритан мир природы и сама наука «разочарованы». В мире природы нет ничего, что придавало бы ценность или смысл человеческому существованию. К сожалению, по словам Фуллера, мейнстримные СС демонстрируют пуританское отношение как к себе, так и к наукам, которые они изучают. Он хочет заново очаровать науку, но в скромном духе Просвещения, используя научные знания для улучшения человеческого благосостояния. Более того, он считает, что ученые должны отказаться от идеи «ценностного нейтралитета» для науки и активно поддерживать государственную политику, направленную на улучшение благосостояния и сокращение неравенства.

В последней главе «Гражданская наука: развитие жизни в СС» Фуллер выдвигает на передний план свою собственную социальную эпистемологию. В начале резюме своей главы он пишет:

Хотя древние греки полны ложных выводов, когда дело доходит до определения природы научного гражданства в демократии, линия преемственности от Платона к позитивизму, тем не менее, обеспечивает контекст для понимания эволюция современной концепции экспертизы и определенные проблемы, которые она ставит перед современными демократиями. Эти проблемы связаны с вопросами институционализации, в частности, с тем, как спроектировать институты, которые уважают роль знаний в коллективном принятии решений, не поддаваясь правилу, основанному на опыте (157).

Его решение этой проблемы — «консенсусная конференция» (или «гражданское жюри»), «средство участия общественности в разработке политики в области науки и технологий» (167). Консенсусная конференция состоит из двух этапов. «На первом [этапе] 10–15 представителей общественности имеют право получать показания от различных экспертов и заинтересованных групп». На втором этапе «присяжные обсуждают друг с другом, чтобы прийти к руководящим принципам политики для законодательства, регулирующего вопрос» (167). Присяжные выбираются из общей массы населения, как обычное жюри в США, чтобы гарантировать, что ни один из них не имеет прямой личной заинтересованности в исходе их обсуждения. Наконец, «результаты консенсусных конференций должны иметь обязательную силу для законодательства в области науки и техники» (169).). Фуллер признает, что существует множество препятствий для институционализации консенсусных конференций, и пытается преодолеть некоторые из них. Интересно, желательно ли вообще такое учреждение? Я разовью свое беспокойство в контексте преподавания «теории разумного замысла» (IDT), вопроса, который Фуллер поднимает несколько раз на протяжении всей книги, и, действительно, он «поддерживает преподавание и исследования теории разумного замысла в «основные университеты» (131).

Рассмотрим случай школьного совета, который рассматривает вопрос о том, следует ли преподавать IDT в качестве серьезной альтернативы эволюционной теории (ET). Имеет ли смысл урегулировать этот вопрос в соответствии с обязательной рекомендацией Я выбрал этот пример, потому что сам Фуллер недавно свидетельствовал в защиту в оспаривании решения школьного совета о признании IDT на уроках естественных наук в Довере, штат Пенсильвания (Talbot 2005). Дело слушалось единоличным судьей, а не присяжных, но это дело все еще актуально здесь, потому что было бы трудно представить гражданское жюри, состоящее из граждан, столь же осведомленных, как Стив Фуллер. И что он сказал? Сообщалось, что он «сказал, что, по его мнению, эволюция предлагает лучшее объяснение биологического разнообразия, чем разумный замысел» (77). Хороший. Но также сообщается, что он сказал, что наличие «само собой разумеющихся теорий» в любой дисциплине — «плохая новость». Сообщается также, что он сказал, что «было бы интересно, если бы наука была« реконфигурирована так, чтобы понятие дизайна воспринималось как своего рода буквально объединяющая концепция »».

Рискуя прослыть «научным пуританином», мне кажется, что это слишком далеко заходит в социальной конструкции научного знания, демократии участия и боязни управления со стороны экспертов. Хотя Фуллер прав в том, что инопланетяне не вмешиваются напрямую во многие работы в области биологии, они обеспечивают объединяющие принципы для всей биологии. И это продукт лучших размышлений об органической жизни на Земле за последние 150 лет. Проблема, на мой взгляд, в том, что в наших государственных школах ET не уделяется должного внимания. Учителя биологии и издатели учебников по биологии были запуганы боязнью оскорбить религиозные чувства учащихся и, что более серьезно, их родителей. Прискорбно, что «свобода вероисповедания» понимается как означающая, что любые верования так же хороши, как и любые другие. На самом деле конституция США говорит лишь о том, что власть государства не может использоваться для навязывания каких-либо конкретных религиозных убеждений. Это не говорит о том, что учащихся не следует заставлять изучать ET в государственных школах. Я бы даже рекомендовал признать, что и ET, и IDT являются «теориями» происхождения человеческой жизни на Земле, а затем показать, почему ET заслуживает гораздо большего доверия, чем IDT. Это может способствовать пониманию науки и объединению демократических граждан не меньше, чем политически активная профессия СС или консенсусные конференции.